На свете много памятных и дорогих сердцу человека мест. Отличающихся природными красотами или же рукотворных, славящихся своей неповторимой архитектурой. Но есть и другие. Неприметные на первый взгляд. Казалось бы, вовсе невзрачные. А притягивают тебя невидимыми нитями. Цепляют человеческую память. Здесь, на солнечной полянке, погожим июньским днем ты, совсем еще малыш, набрал целую кружку спелой земляники. Повзрослев, топаешь в школу постигать первые науки. С упоением предаешься нехитрым детским забавам – играм. Каждому по-своему дорога и памятна его малая родина, откуда уходили во взрослую, самостоятельную жизнь.

В память исчезнувших деревень

Впервые мысль о памятнике поселку осенила меня на второй день после случившегося в 2010 году пожара. Хотя к тому времени там уже не было ни одного зарегистрированного жителя, но еще стояли пять – шесть домов.

Огонь, шедший валом со стороны Илева, в одночасье слизал все постройки на солнечной стороне. Остался лишь единственный дом, что стоял напротив. В нем обитал отшельником бородатый мужчина лет пятидесяти, родом, как сказал, с Урала. Запах гари еще витал в воздухе. Кое-где дотлевали головешки. И всюду сплошной слой золы от сгоревшей травы, стоявшей, как не трудно предположить, едва ли не по колено.

Понятно было, что поселок наш уже не возродится в прежних границах. Ждет его участь тех, которые уже прекратили свое существование. Как, к примеру, курихинская Михайловка, на месте которой довелось побывать в августе прошлого года, когда шли поиски пятилетней Зарины Авгоновой.

Ничто не напоминает, что там когда-то стоял поселок, лишь тянутся жалкие валки скошенной травы. Выходим из УАЗа, и глава местного самоуправления Сарминского сельсовета Владимир Устимкин рассказывает, где именно стояли жилые дома, куда народ ходил на родник.

Царапнуло по сердцу. Со временем так может быть и в Трех Овражках, где жил все школьные годы. Зарастет наша бывшая единственная улица, тянувшаяся на добрых 700 – 800 метров, терновником да березняком.

Не далее, как года два – три назад, зайдя в редакцию, мой добрый знакомый Александр Кузнецов, родившийся в Вознесенском, а ныне житель Кстовского района нашей области, не переставал удивляться тому, как заметно сокращается у нас численность населения, как, впрочем, и в других местах.

– Навещал в Благодатовке родных, был удивлен, что некоторые поселки около нее, считай, совсем обезлюдели. А со временем могут окончательно умереть. Надо ставить памятник каждой умирающей деревне, как и людям, – с жаром продолжал Александр Николаевич. – Или один в районе, на который занести названия всех исчезнувших.

Нахлынули воспоминания

Заведя разговор на эту тему с главой местного самоуправления Нарышкинского сельсовета Михаилом Пучковым и настоятелем храма Покрова Пресвятой Богородицы в селе Нарышкине иереем Ильей Федотовым, обрел в их лице единомышленников. За весь район они не в ответе, а во вверенной их заботам о народе и Божьему служению территории они обеими руками за такой памятник.

Добрые люди из поселка Шаприха без особого сожаления пожертвовали на благое дело гранитный камень, оказавшийся в наших местах наверняка еще с ледникового периода. Александр Шанин, Сергей Самсонов и Владимир Орлов, состоящие в штате администрации Нарышкинского сельсовета, прикрепили к нему табличку с короткой надписью: "Не умирай, поселок Три Овражка!", доставили по назначению и установили посреди обезлюдевшего поселка, в десятке шагов от когда-то торной, а ныне едва заметной дороги.

Два месяца назад хмурым ноябрьским днем на двух легковых автомобилях едем туда на скромную церемонию открытия памятника. Обошлись без пафосных речей. Отец Илья совершил чин освящения и окропил всех присутствовавших святой водой.

Иван Медведев, не одно десятилетие преподававший в Суморьевской средней школе, напомнил, как дружно жил народ в Трех Овражках. Сам он из семьи, в которой было десять детей. Отец Петр Михайлович прошел всю войну, был ранен, удостоен боевых наград. Мать прожила свыше 90 лет.

– Михайлов день считался у нас престольным праздником. Отмечается он 21 ноября. Гуляли всем поселком, – вспоминал он.

Нина Ермакова (в девичестве Колганова), длительное время работавшая в Вознесенском продавцом в магазине, а потом – в службе социальной защиты населения, всю дорогу, пока мы ехали семь километров от Нарышкина, не переставала удивляться тому, как изменились окрестности ("вроде бы, и перелески изменились, и дорогу стало не узнать").

– Когда из-за сильных морозов уроки в Нарышкинской школе отменяли, мы нет, чтобы в интернате остаться, всей гурьбой топали домой. Приходишь раскрасневшаяся…

Прибыв с нами в поселок, направилась к месту, где стоял их родительский дом. И хотя покинула его больше сорока лет назад, без труда определила его. Наискосок от него через дорогу стоял их амбар, около которого всё лето по вечерам собиралась школьная молодежь. Постоянно наведывался к "пятачку" с гармонью Колька Чемурудный, ждавший призыва в армию.

Провожали на службу тоже всем поселком. На Куриху, чтобы успеть на ночной поезд, уходили часов в семь вечера по лесной илевской дороге. Расставались новобранцы с родными обычно у разлапистой сосны. Ствол ее, идя вверх, раздваивался.

Когда новоиспеченному леснику Василию Ваняеву, нарезая делянку под заготовку дров, включили сосну-"двустволку" на дрова, он категорически возразил:

– У меня рука не поднимается ее спились. Около нее меня вся родня в армию провожала.

Особый вкус "чищёнки"

Отец Колгановых, Тимофей Андреевич, мужиком был хозяйственным. Содержал свою пасеку, заведовал и колхозной, количество пчелосемей на которой доходило до сотни. Нарышкинский колхоз "Оборона" в иной год получал от нее до шести тонн душистого меда. Наш знатный пасечник воевал в экипаже танка, горел в "тридцатьчетверке", получил контузию. Был единственным в поселке обладателем мотоцикла, все другие обходились исключительно велосипедами, а о легковых авто, кажется, даже никто и не помышлял.

Прямая противоположность ему – наш сосед с восточной стороны – Иван Федорович Макарцов. Как, впрочем, и большинство тамошних мужиков, не утруждавших себя заботами загодя заготовить на зиму дров. Редко у кого хватало топлива до нового сезона. По весне, достав топоры, топали в ближний лесок нарубить по лошадиному возку на брата.

А Макарцов вообще жил одним днем. У него, лесника, во дворе ни полена. Приволокут к дому из леса сухую елку-выворот. Утром выходит с топором, обрубит нижние лапы, с женой отпилят "двуручкой" чурбак. Расколет, несет на растопку. На другое утро процедура повторяется.

Чуть в стороне от Колганова амбара, за магазином, поближе к оврагу, было не менее людное для детворы место. Всяк знал, что в летнюю пору в каждом доме на ужин на столе – Ее Величество Картошка в мундире, а по-нашему – "чищёнка". Варить ее на костре считалось исключительно обязанностью детей. У каждого был свой чугунок, размер которого выбирался в зависимости от состава семьи.

С нетерпением ожидали, у кого закипит, а потом прутиком пробовали, сварилась ли. А если в кармане оказался ломоть от краюхи, да еще прихватил с собой в спичечном коробке щепотку соли, кажется, нет в свете лучше лакомства, чем треховражкинская "чищёнка". Но спал летний зной, только что прогнали стадо, в воздухе витает легкий запах молока. Пора домой нести варево.

Как летом, так и зимой всех притягивал к себе магнитом пруд. На его берегу стояла школа, представлявшая из себя бревенчатый пятистенок. В большой его части занимались в одну смену все ученики с первого по четвертый классы. В нашем, например, было четверо: Таня Колганова с Дусей Комяковой (Большаковой) и мы с Колькой Медведевым, который спустя много лет оказался в наше мирное время пропавшим без вести где-то в Сибири. В другой половине жила одиночкой учительница Татьяна Михайловна Медведева.

Как только появится первый ледок, еще как следует не окрепший, в перемену все высыпают на него. Кто-то скользит у самого берега. Другие жаждут, как бы сейчас сказали, адреналина. Вчетвером или впятером, взявшись руками друг за друга за плечи, бежим цепочкой, делаем "зыбку". Ледок предательски потрескивает, образуя волнообразную "зыбку". Медлить нельзя. Бежишь дальше. Финал таких "зыбок" закономерен. Крайние в цепочке слева и справа успевают отскочить. Те, кто был в середине, оказываются по грудь в ледяной воде. Выбравшись с Ванькой Рульковым (Ореховым) на берег и вылив из валенок воду, бежим в обледеневших пальтишках не домой, где еще порку получишь, а к тетке Парашке Кряжовой (Рябовой). Было ей в ту пору лет сорок. Замуж не выходила (это потом мы поняли, что потенциальных женихов, ее ровесников, война выбила). Та велит сразу же лезть на печь. И хоть бы кашлянул кто потом.

В одном ряду со Столыпиным!

Камень-памятник решили установить напротив Бададанова дома. И на то, полагаю, есть веские аргументы. Дело в том, что поселок основал в конце двадцатых годов, перед коллективизацией, именно Бададан, как за глаза всяк, и старый, и малый, звал уважаемого всеми Ивана Матвеевича Лёвкина. Ну, приклеилась каким-то образом к человеку такая кликуха! Почему Бададан – непонятно. Может, из-за схожести в звучании с даданом, как звали у нас пчелиный улей?

Более того, и сам поселок окрестный люд стал именовать Бададановкой. А в Аламасове, отстоящем от Трех Овражков за пять километров, и по сей день старые жители его так кличут. Не далее, как полтора года назад, во время сбора материала для книги "Аламасово: в селе и за околицей" слышал это из уст Анны Григорьевны Гариной.

Понятно, что основатель поставил свой дом на лучшем месте – на взгорке. А другие переселенцы из Нарышкина – уже по обе стороны от него. Мои дед с бабушкой Иван Сидорович и Матрена Спиридоновна Модины оказались у него в соседях.

Коллективизация докатилась до Трех Овражков только в 1934 году. Колхозу неспроста дали имя "Челюскинец". Вся страна следила и с радостью вздохнула, услышав весть о спасении затертого во льдах Северного Ледовитого океана парохода "Челюскинец". Председателем колхоза избрали, конечно же, деда Бададана. Правда, дедом он, 35-летний, тогда еще не был.

Руководил колхозом добрых два десятилетия, до того, как по решению партии и правительства маломощные хозяйства присоединили к большим. "Челюскинец" вошел на правах бригады в нарышкинскую "Оборону".

Удивительно, но на каждого из 42 состоявших в нем в начале пятидесятых годов колхозников приходилось по 10 гектаров земельных угодий – столько много их в расчете на одного работника не было ни в одном другом колхозе Вознесенского района, а их в ту пору значилось ни много ни мало – аж 73.

– Я бы вашего Бададана поставил в один ряд со Столыпиным, – как-то выдал Иван Поздышев, с кем мы, как он заметил, пили в Нарышкине из одной кружки, прикрепленной цепочкой к школьному бачку.

– Очень уж неожиданное сравнение, – заметил я. – С одной стороны – государственный деятель царской России, с другой – председатель заштатного колхозика.

– Но оба заботились о народе, о том, как его накормить. Столыпин обо всей стране думал, проводя свои реформы, а Бададан – о вашем народе, – продолжил Иван Иванович, признавшись, что из моей недавней книги узнал, как Иван Матвеевич Лёвкин во время войны на свой страх и риск, не поставив в известность районное начальство, засеял рожью одно из дальних аламасовских полей с согласия тамошнего председателя, а весь собранный хлеб раздал колхозникам, не включив его в общий объем, с которого полагались государственные поставки.

Отработка за бульдозер

Радетелем народных интересов выступил дед Бададан и в другой истории – с прудом. Был он небольших размеров, а в жару, считай, и вовсе пересыхал. Вручную, лопатами, его не выкопать. Землеройной техники же в районе еще не было. Одна надежда на соседний совхоз "Вперед", что в поселке Сатис Дивеевского района. Там появился бульдозер. А чем расплачиваться за него? Деньгами колхозная касса никогда не была богата. Сговорились с директором: он дает технику, совхоз получает взамен на несколько дней рабочую силу. Мужчины и женщины из Трех Овражков, ничуть не возмущаясь, ходили на отработку, зато у них будет настоящий пруд.

Водное зеркало стало радовать глаз. На южной стороне, куда бульдозер сволакивал грунт, появилась прекрасная горка, с которой дети носились сломя голову на лыжах, санках и ледянках. В плотине-запруде установили дощатый лоток для сброса по весне излишней воды. Увы, пруд нынче поужался в размерах. Его берега поросли ольшаником, так что даже больших трудов стоит подойти к воде. А плотина по-прежнему стоит, хотя за ней и нет какого-либо пригляда.

Ко времени нашего переезда в Три Овражка – в конце 1957 года – дед Бададан был лишен в поселке каких-либо властных полномочий. Но по-прежнему, образно говоря, оставался как Бог, царь и воинский начальник. К его мнению все прислушивались. Его слово, когда речь шла о мирских делах, вроде найма пастуха на состоящее из полутора десятков коров стадо или ремонта колодца, было решающим.

С виду не богатырь. Наоборот, тщедушный. Не утруждал себя хотя бы пару раз за месяц побриться. Случалось, даже болезненно переносил похмелье, что не особенно осуждалось народом.

В просторном пятистенном доме остались они со своей дородной Марией Ивановной вдвоем. Дети жили на стороне: в Сарове, Сатисе, Орешках (поселок около Сатиса) и на Алтае. Двое старших не вернулись с войны. Со слов Марии Ивановны, не пропускавшей, кажется, ни одного вечера, чтобы не прийти "побакулить" к соседям, мы знали кое-какие подробности об их довоенной жизни.

Отчаянные, видать, были хлопцы! Как-то, когда кололи дрова, поспорили меж собой. Положив палец на чурбак, один другому говорит, что тот не осмелится отрубить его. А брат возьми и тяпни. Осознав, что натворили неладное, решили скрыть от матери. Отрубленный кусочек фаланги бросили в печку, а кисть руки замотали тряпкой.

Обоих в самом начале войны призвали на фронт. Даже с обрубленным указательным пальцем. В военкомате сказали, что если бы на правой руке, то не подлежал бы призыву. Как стрелять-то?

По зубам были задачки

Не вернулись к родному порогу ни тот, ни другой. О Михаиле, родившемся в 1920 году, я отыскал скупые сведения на сайте Министерства обороны РФ "Мемориал", куда занесена информация о безвозвратных потерях Красной Армии. Там сообщается, что был рядовым по званию, по воинской специальности – стрелком. Названо подразделение КФО ЗПОПО. Что означает сия замысловатая аббревиатура, трудно расшифровать. В именном списке данного подразделения указано, что убит 20 августа 1941 года, о чем сообщено Лёвкину Ивану Матвеевичу, и приведен адрес последнего, правда, населенный пункт записан ошибочно: Трехолино.

Разыскать следы другого их сына, Ивана, не представляется возможным. В областной Книге памяти есть два Лёвкиных Ивана Ивановича примерно такого же возраста, как и их сын. Но оба считаются погибшими в боях в разные годы. Бададанов Иван же, как помню из рассказа его матери, оказался в плену и умер там от голода, о чем им сообщил вскоре после войны человек, который был с ним в плену. Об Иване он рассказывал в подробностях. Харч там и так был хуже некуда, а Иван до того был охоч к куреву, что менял полагавшийся ему паек на табак, чем и довел себя до полного истощения.

Сосед наш держал в огороде небольшую, пять – шесть ульев, пасеку. Хотя и скуповат был по натуре, но, чтобы как-то задобрить нас, постоянно подвергавшихся укусам пчел, угощал свежим медком или источающими аромат сотами. Мы, ребята, в свою очередь, бежали со всех ног жать серпами картофельную ботву на их усадьбе, после чего следовало угощение ягодами терновника или плодами с яблони-дикушки. К слову, те кислые-прекислые яблоки попадали нам на зуб и после несанкционированных вылазок в их сад-огород, когда убеждались, что там никого нет, а в окна никто не глядит.

Дед Бададан, конечно же, знал о детских шалостях, но даже не журил за них. Сильно сомневаюсь, что у него за плечами было больше пяти классов, но легко "щелкал " задачки в четыре действия, когда у нас не сходилось с ответом и мы, если отца не было дома, обращались к нему за помощью.

Не подлежит исключению

Николай Самсонов, нынешний житель села Бахтызина, возглавивший с недавних пор районную общественную организацию участников войны в Афганистане и Чеченской Республике "Боевое братство", с радостью воспринял предложение побывать на малой родине по случаю водружения там памятника-символа.

– Хорошо помню, где стоял наш дом, – рассказывает он. – Уехали из поселка в Илев недели за две, как мне пойти в первый класс. Считаю правильным решение обозначить, где стояли наши Три Овражка.

Населенного пункта как такового, по сути, уже нет. Лишь одиноко стоит почерневший от времени дом, где пятьдесят лет назад месяца четыре обитали мои родители с младшими сестрами. Сам в ту пору учился в институте. Пожар, начавшийся с соседнего дома, уничтожил и наш. В ту же ночь Тимофей Андреевич Колганов говорит:

– Перебирайтесь в Любкин. Всё крыша над головой.

Любовь Колганова ему племянница, перед этим переехала с единственным сыном Иваном в Крым.

– Ей недавно 88 лет исполнилось. Звонила ей, сказала, что памятный камень установили и что дом ее еще стоит, – включается в разговор наша попутчица Нина Ермакова. – Кому он принадлежит – не знаю. Последней в нем жила бабка Голованиха.

По закону, пока остается хоть какой-то объект недвижимости, ликвидировать населенный пункт не положено. А вдруг отыщется хозяин, получивший развалюху по наследству.

Глава поселения Михаил Пучков поясняет, что можно начать процедуру, в ходе которой решением суда дом признают бесхозным и передадут в пользование муниципалитету, после чего последний вправе распорядиться им по своему усмотрению, даже, например, раскатать на дрова. Но к чему в данном случае подобные хлопоты?

Изредка, как нетрудно предположить, приметив останки костерка и примитивный мангал, наведываются туда охотники. Можно переждать дождь, обменяться охотничьими байками.

Не подлежит поселок исключению из реестра населенных пунктов и еще по одной веской причине. Оказывается, северный берег пруда, где когда-то стояла начальная школа, отмежеван и отдан в пользование под огородные цели. Его хозяин, проживавший в Сатисе, еще лет двадцать назад всерьез взялся за дело. Огородил жердями свои законные владения, вспахал мотоблоком и посадил картошку. Накопал меньше, чем ушло на семена. Мало того, что там земля не пригодна для пользования – голый песок, не в пример бывшим приусадебным участкам, да еще набежавшие кабаны отчасти полакомились.

Была у него розовая мечта – поставить на берегу пруда дом в три этажа.

– Хотел бы я дожить до того времени и полюбоваться особняком, – засомневался я в разговоре с моим давним знакомым.

В богатом черникой краю

Увы, полтора года назад Виктор Иванович, не дожив до семидесяти лет, ушел в мир иной со своей наивной мечтой о трехэтажном доме. Надо полагать, у тех 15 соток ныне новый хозяин. А это значит, что населенный пункт продолжает существовать. Глядишь, со временем и найдется кто-то желающий поселиться на необжитых площадях.

В лучшие годы в поселке было без малого три десятка домохозяйств, а жителей – более 110, если мне не изменяет память. Давным-давно, наверняка лет шестьдесят назад, когда шла Всесоюзная перепись населения, о чем мы услышали от старших, в один из долгих зимних вечеров при свете керосиновой лампы со старшим братом провели свою "перепись": один называл, сколько человек проживают в каждом доме, начиная с самого крайнего, Дворяниновых, а другой исправно плюсовал на тетрадочном листке.

– Места у вас там замечательные! – зайдя не так давно в редакцию, заметил Владимир Кирюшкин из Вознесенского, один из преданных читателей нашей газеты, работавший до выхода на пенсию водителем на ЗИЛе-лесовозе. – А какая черника родилась! Я специально супругу брал с собой. Пока мы грузились, чуть ли не полведра набрала.

– А почему такое неожиданное название – Три Овражка? – не раз интересовались у меня любопытствующие. Действительно, единственное в Нижегородской области. Полагаю, что первые поселенцы, направляясь со своим немудреным домашним скарбом на новое место, преодолели дорогой именно три овражка, два из которых – почти у конечной цели (самый глубокий стал прудом), а третий, скорее всего, на середине пути, где так и осталась низина. Направляясь домой из интерната на весенние каникулы, мы редко преодолевали ее, чтобы не зачерпнуть в кирзовые сапоги воды.

А к тому памятному камню, как сообщила на днях Нина Ермакова, только что наведался бывший их сосед, а ныне саровский житель Александр Колганов. Есть какая-то неведомая сила тяги к родным местам, к нашим корням!

Справка

Ушедшие в историю

С 1966 года с карты Вознесенского района исчезли такие населенные пункты:

- кордон Вознесенский (р.п.Вознесенское);

- поселок Кузмол, деревня Федоровка и железнодорожный разъезд Дуплиха (Благодатовский сельсовет);

- деревня Ширгуши (Бутаковский сельсовет);

- первый и второй Ведяжинские кордоны (Криушинский сельсовет);

- деревня Козумлей, поселок Углипечи, кордоны Польский и Шокшинский (Линейский сельсовет);

- деревня Ясная Поляна (Мотызлейский сельсовет);

- поселок Салмакша, кордоны Илевский, Кистарас, Палкинский (Нарышкинский сельсовет);

- кордоны Авайский и Кумовая (Новолашманский сельсовет);

- кордоны Заячий, Ключевской, Крутецкий, дом обходчика (Полх-Майданский сельсовет);

- поселки Михайловка и Покровка, железнодорожный разъезд Алванейский, кордон Боков (Сарминский сельсовет);

- кордон Мокшинский (Суморьевский сельсовет).

***

Еще раньше исчезли поселок Митяновка и хутор Борисов (Нарышкинский сельсовет), деревни Рахманка и Федюшка (Бахтызинский сельсовет).

Совсем обезлюдели

Не осталось ни одного зарегистрированного жителя в таких населенных пунктах, как:

- деревня Китаевка (Бахтызинский сельсовет);

- поселки Богородск, Лесомашинный и Новый Лашман, деревни Знаменка и Калиновка (Благодатовский сельсовет);

- деревня Шигаево (Бутаковский сельсовет);

- деревня Антоновка (Криушинский сельсовет);

- поселок Три Овражка (Нарышкинский сельсовет);

- поселок Кочгар (Сарминский сельсовет).

Бедноваты на жителей

По данным сельских администраций на 1 октября 2019 года, в каждом из названных ниже населенных пунктов проживают менее пяти человек:

- деревня Тумлейка (Криушинский сельсовет);

- деревня Малый Майдан, поселок Торжок (Нарышкинский сельсовет);

- поселок Свободный (Сарминский сельсовет).